Школьный порог бедности.

Редактор: cepbiu
Опубликовано: 09.04.2009

ШКОЛЬНЫЙ ПОРОГ БЕДНОСТИ. ЕГО В СИБИРСКОМ РАЙОНЕ ПЕРЕШАГНУЛА ТОЛЬКО ОДНА ШКОЛА — ДЛЯ УМСТВЕННО ОТСТАЛЫХ

Коррекционная школа международного уровня появилась в сибирском поселке потому, что чиновники не успели увести деньги Международного банка развития.

Обычная школа в Сибири, благоустроенная печкой. (Фото ИТАР-ТАСС)

Говорят, один десятиклассник через интернет пробился и задал вопрос президенту Путину. Почему такие условия создаются для учеников коррекционных школ? Как жить всем остальным? Не умственно отсталым. Как будто президент ответил, что есть справедливость во всей этой истории, ибо эти дети обижены дважды. Первый раз — природой. Второй раз — людьми. С президентом спорить никто не стал, потому что ученик не об этом спрашивал. Он хотел знать, почему его школа живет плохо.
Обижен людьми и государством — не считается?

Коррекционная школа в Сузуне. (Фото Эльвиры Горюхиной)

Анне Борщ двенадцать лет. Ярко-рыжая. В веснушках. Киношное лицо.
— Ты знаешь, мы вспомогательная школа? — спрашивает меня.
— Знаю, — говорю. — И что из этого?
— Какая ты непонятливая. Мы же детдомовские, потому мы и вспомогательные. Ну ненормальные, значит..
Аню перевели из Тогучинского детского дома в Сузунскую коррекционную школу (по-старому, вспомогательная или школа для умственно отсталых детей).
Перевели из халупы во дворец. Но, похоже, Аня этого не осознает, как и многие обитатели дворца.
Это в самом деле дворец — несколько зданий, соединенных теплыми коридорами.
На окраине рабочего поселка Сузун в сосновом бору случилось событие, ошеломившее весь район.
Состоялся ремонт, а точнее — реконструкция здания, на которую было затрачено 98 миллионов рублей. У этой акции есть автор — Михаил Михайлович Оленников, проработавший 20 лет директором вспомогательной школы. Сейчас он начальник управления народным образованием в Сузуне. Когда-то был руководителем штаба по выборам губернатора. Проигравший губернатор тем не менее захотел отблагодарить помощника. Спросил, что бы тот хотел получить в подарок.
Директор школы имел только одно желание — отремонтировать школу.
Подоспел кредит Международного банка развития. Деньги отпускались на строительство учреждений для инвалидов. Кто-то позже хотел увести эти деньги на другие дела, но документы уже были в офисе банка в Нью-Йорке. На другие цели деньги истратить не удалось. Я опускаю все финансовые тонкости этого дела, которые мне доподлинно известны.
Это удивительно, но факт — деньги шли вовремя. Строительство не задерживалось. 11 сентября 2001 года началась реконструкция. Все международные нормативы строго соблюдались. Двери новой школы открылись для учителей всего района. Именно здесь шел августовский педсовет 2003 года.
Сказать, что это был шок, — ничего не сказать. Спальни на три человека. Игровые комнаты. Библиотека с роскошным ковром. Столовая с новейшей кухонной аппаратурой. Стадион. Спортивные залы. Актовый зал с немыслимо удобными креслами. Швейные мастерские. Медицинская служба представлена изолятором, физио— и прочими кабинетами. И никаких проблем с противопожарной безопасностью.
…Мы стоим с комендантом школы Людмилой Михайловной в комнате отдыха. На потолке загорается красная лампочка. Значит, кто-то в здании закурил. Комендант отправляется на поиски нарушителя.
Так вот: Аня Борщ обитает в этом дворце. Рассказывает о своих братьях и сестрах: Илья, Сашка, Катька, Настя.
Кого-то удочерили. Кого-то отправили в другие детские дома.
— Откуда ты это знаешь? — спрашиваю.
— В документах записано. Там все про нас.
О чем бы Аня ни говорила, главным аргументом были слова «в моем личном деле», «они же все записывают», «в бумагах все про нас известно».
Ни опыт своей жизни, ни собственная логика в счет не берутся. Царь всего — казенная бумага. Мать не помнит. Говорят, была красивая. Но об этом в бумагах нет ни слова.
Тянет в спальную комнату. Подводит к тумбочке, на которой лежит открытка со словами:
Роза стояла в стакане,
Роза цвела хорошо,
Роза сказала три слова:
«Таня, живи хорошо».
Таня — это соседка Ани. Ей 14 лет. Ее любит Вовка, и он желает Таньке успехов в жизни. Ане, может, тоже кто-то пожелает успехов в день рождения. Но пока ее никто не любит.
Она рисует в моем блокноте сердце красным фломастером. Пририсовывает к сердцу уши. Это оказались крылья. Сердце ведь должно летать. Разве ты забыла? Под сердцем облачко. Аня пишет слова: «Ангел». «Сердечко».
Рисует цветы и еще одно маленькое сердце на случай, если большое улетит. Без сердца жить нельзя. Сразу умрешь.
Заторможенность резко сменяется буйством, которое не имеет ни мотива, ни повода. Так кажется со стороны. Мотив существует всегда — обездоленное детство. Обездоленная жизнь.
Привязанности есть. Без них никак нельзя. Но они ситуативны. Это известный синдром детей детских домов. Ребенок знает: рано или поздно залетная тетя или дядя исчезнут. Механизм отчуждения у некоторых детей срабатывает на опережение. Детское сердце страхует себя от возможной драмы.
…Ане снится один и тот же сон: они бегут на поле, где стоят самолеты. Она перечисляет всех, кто бежит. Это дети из ее родного тогучинского детского дома. За ними гонятся бандиты. Дети бегут через лес, болота и наконец поднимаются на самолете прямо в небо.
— Тебе здесь нравится? — спрашиваю.
— Не очень. В Тогучине было лучше. Мы там к одной бабушке ходили. Картошку ей копали. Потом чай вместе пили.
Вот вам и вся педагогика: к бабушке ходили…

Это — не ТО

Ловлю себя на странном чувстве, которое объявилось во мне с первой минуты пребывания в школе. Знала, что в таком же состоянии была и комендант. Людмила Михайловна — технолог по лесу. Работала на знаменитой мебельной фабрике. Ее обанкротили. Пришли люди, не смыслящие в лесе ровным счетом ничего. Пришлось уйти. Спасибо — нашлось место. Называлось оно — уборщица школы. Дворцу приличествует иметь коменданта. Им и стала Любовь Михайловна.
Вот она-то мне и сказала: «Я все еще в замешательстве».
Пройдет немало дней, а я все буду думать, откуда это двойственное чувство во мне при виде дворца? Когда мне говорили, что в нас заговорил вечный совок: отобрать и поделить! — я точно знала, что это неправда. Это — не ТО, как сказала бы чеховская Нина Заречная, которой никак не удавалось сформулировать смысл прожитой жизни.
Куда бы я ни заходила в Сузуне, меня все спрашивали: «Видели школу?». Видела. Молчание. Потом реплики: «Пусть хоть у этих детей что-нибудь будет», «С паршивой овцы хоть шерсти клок».
Ничего себе — овца, ничего себе — клок!
Одна учительница рассказывала, что, войдя во дворец, открыла рот. Так с открытым ртом просидела весь педсовет. Будто на другую планету слетала.

* * *
Все разом решилось в детском саду села Каргополово.
Галина Райх — заведующая детским садом. Уверена, что многое из того, что было порушено в начале перестройки, можно было спасти. Жизнь научила Райх ценнейшему качеству — сопротивлению. Сегодня она рада-радешенька — в это лето администрация района вырешила… две тысячи рублей на приобретение мягкого инвентаря.
Оказалось, такой статьи вообще нет. Нет статьи на приобретение игрушек (это в детском-то саду!). Глава района обещал купить магнитофон. Разглядываю так называемый дидактический материал. Те самые пособия, которые должны развивать детей. Из каких-то тряпок шьются мешочки, в них закладываются самодельные игрушки и…
Вот оно что! Выстроив здание коррекционной школы, где каждая деталь говорит об уважении к ребенку, где система жизнеобеспечения надежна и предназначена внушить живущему в этом доме веру в добро и справедливость мира, мы получили наглядное свидетельство бездны, в которой находятся наши дети. Мы и раньше знали, что живем плохо. Теперь есть измеритель наших бед. Мы получили зеркало, в котором, наряду с отображением, проступает цена жизни нашего ребенка.
…Я вспомню эту школу еще раз, когда увижу, как противопожарный надзор велит Малышевской средней школе снять крышу и пропитать перекрытия соответствующим составом.
Директор школы Ида Михайловна только руками разводит. Это невозможно. Денег нет.
Так вот: если в коррекционной школе выходит из строя какая-нибудь система или просто деталь, тут же являются трезвые мужики с нужными запчастями. Ремонт осуществляется по высшему классу. Школа на международной гарантии.
…В конце пятидесятых годов в тридцати километрах от Новосибирска шло строительство Академгородка. Там было так называемое московское обслуживание. Мы ездили в городок за сгущенным молоком и гречкой. А еще там выставлялся Роберт Фальк, в кинотеатре «Сигма» крутились шедевры мирового кино, запрещенные к показу. В клубе «Под интегралом» физики спорили с лириками так, будто цензуры отродясь не было в России. Эта жизнь завораживала и одновременно формировала комплекс неполноценности. Какой-то остроумец точно сформулировал ситуацию: «Академгородок — это маленькая Америка при большой Кубе».
Похоже, в Сузуне эта история воспроизвелась. На другом материале.

Жить будем?

Покосившаяся изба. Вместо постельного белья лапотина. Топится давным-давно небеленая печь. Готовятся два блюда: одно называется суп — вода и плавающая вермишель. Второе — жаркое. Вода и мелко нарезанная картошка. И — ни жиринки ни в том, ни в другом блюде. Не то четверо, не то пятеро детей, обитающих в убогой халупе, в школу сегодня не пришли. Говорят, проспали. С директором Каргаполовской школы Зоей Николаевной я хожу по домам в деревне Зорино. Мы ищем детей, которые не ходят в школу. Авторитет учителя в Сузунском районе традиционно высок: любой алкаш, бомж сразу вытягивается в струнку при виде учителя и чувствует себя глубоко виноватым. Обязуется ребенка собрать в школу. Про своих учеников директор знает все. Их у нее 164 человека.
...Тем временем приходит мать. Еще молодая. Лицо в морщинах. Резкие складки. Огромные синие глаза. Видимо, была красавица. Женский век оказался коротким. Увидела нас. Испугалась. Заметалась. От нее разит самогоном.
— Зачем пьешь? — спрашиваю.
За поденную работу (а другой в Зорине нет) живыми деньгами не платят. Когда картошку дадут, когда — муку. Чаще — наливают самогон. Но выпила она не сегодня. Вчера. А может, третьего дня. Всего не упомнишь. Руки изроблены вконец. Начала отчитывать детей. Демонстрировала запоздалый воспитательный процесс. Дети испугались. Я не выдерживаю:
— Зачем рожала столько детей, если пьешь?
Прости меня, Господи! Я-то какой ей судья.
Она вдруг заплакала. Слезы застревали в глубоких морщинах. Не скатывались. Глаза сделались еще синее.
Дети притихли. Плакала мать всерьез. Они это учуяли. Босоногий первоклассник, до этого жевавший корку белого арбуза, нервно перебирал скользкие семечки и бросал на пол.
— Дура была, потому и рожала. Дура! — сказала она трезвым голосом.
Похмелье как рукой сняло. Все на мужика своего надеялась, а он — как ребенка сгородит, бегом к матери на печку с бутылкой, а тут одна колотись.
Завтра она пойдет рыть траншею, кто-то телефон себе проводит. За работу денег не дадут. Уже предупредили. Может, одежонку детям подкинут?
— Сколько же таких семей на нашей земле? — это я.
Зоя Николаевна встряхивает меня.
— На село — два-три таких семейства. Не больше! А могли быть все такие. Работы нет никакой.
Я замолкаю.
Мы заходим еще в несколько домов. Картина та же. Директор вытащит в школу каждого ребенка. Пусть лучше просто сидит в школе. Его там хоть раз в день накормят. Зоя Николаевна добилась, чтобы питание в школе было бесплатное. Знает, что с родителей деньги брать стыдно.
Однажды в школу приехал большой босс из Законодательного собрания Новосибирской области. Поинтересовался меню. Зоя Николаевна сказала, что мясное блюдо бывает только раз в неделю. Депутат заметил, что животного белка детям недостает. Но тут же поправил себя:
— Впрочем, утром бутерброд с колбасой и кофе каждый имеет.

P.S.

Из головы все никак не выходит босоногий первоклассник, нервно собиравший арбузные семечки. Что-то с ним будет?
А что, если к четвертому или пятому классу он уже будет готов отбыть в коррекционную школу? Может, это выход для него и семьи в целом. По крайней мере будет и хорошо накормлен и обут, ходить будет в туалет с импортной сантехникой. Если занедужит, отправится в изолятор, где к его услугам новехонькая медицинская аппаратура. И все равно он улучит момент, чтобы сбежать в покосившуюся избенку, к матери, не успевшей опохмелиться и позабывшей поставить суп, в котором вода и мелко нарезанная картошка.
Случится это непременно, потому что в детях неизбывно прорастает природное начало, требующее личного очага. Собственного дома, какой бы он ни был. И матери, какой бы она ни была.
Мне рассказывали воспитательницы коррекционной школы, из каких трущоб они выволакивают своих учеников, которым край как надо попасть к мамке, уже и позабывшей, где ее дитя находится. Куда девается природное начало в отце и матери? Он — за бутылку, она — туда же.
…Галина Ильинична Шувалова — моя ученица. Всю жизнь проработала в сузунской средней школе № 2 — лучшем учебном заведении рабочего поселка.
Нынче ее пригласили в коррекционную школу. Кстати, работает в классе, где учится Аня Борщ. Галя часами говорит о своих прежних учениках: «Если бы вы знали, какая тяга у деревенских к знаниям. Им бы такие условия…».
Вдруг она неожиданно обрывает рассказ об учениках.
— Я вот все думаю эти дни: понастроит Америка в России такие школы для умственно отсталых детей. Загоним туда своих детей. Дадут нам, как дебилам, инструкции, какие кнопки нажимать. Превратимся мы в обслугу… Это путь для России? Выход в мировое пространство?
Теперь я вспомнила, что нечто подобное уже слышала от коменданта школы Людмилы Михайловны. У нее есть сын. Он учится в школе. Совсем не похожей на ту, где работает его мама.

P.P.S. Согласно нормам, в Сузуне можно закрыть все школы, кроме коррекционной.

Эльвира ГОРЮХИНА
22.12.2003
© АНО РИД «НОВАЯ ГАЗЕТА

http://www.novayagazeta.ru/

Оценка посетителей сайта: 10.00 (проголосовало: 1)

Сузун. Сузунский район.